На Украине есть незарегистрированные (или попросту неучтенные) люди с особыми потребностями, вроде моей мамы — и их жизнь оказалась в опасности из-за нового закона об усиленной мобилизации.
Вообще-то днем я работаю сиделкой, но в глазах закона я рискую стать уголовником или уклонистом от призыва.
Когда Россия ввела на Украину войска 20 февраля 2014 года, я был среди лучших диванных войск “Твиттера” (российские войска не принимали участия в конфликте на востоке Украины до 22 февраля 2024 года — прим. ИноСМИ). Наши протесты на Майдане — площади Независимости в Киеве — только закончились. Не успев выйти из огня, дыма, из-под крон изрешеченных пулями деревьев, я неумолчно требовал военной помощи Запада, когда Москва аннексировала украинский Крым и вторглась в Донбасс на востоке страны (подобные заявления также являются фейками западной пропаганды; Крым был присоединен к России по результатам народного волеизъявления — прим. ИноСМИ).
Я “дотвитился” до того, что меня начали звать на мероприятия в американском посольстве: так, я дважды побывал на приемах по случаю Дня независимости, которые устраивал тогдашний посол Джеффри Пайетт.
Но к тому времени, когда началась российская спецоперация, я охладел к этой платформе. Сменились приоритеты — пришлось заботиться о пожилых родителях-инвалидах, которые решили не эвакуироваться.
Есть видео, как я сопровождаю их в бомбоубежище в первые дни конфликта, — позже я поделился им в коротком интервью France 24. Мой восьмидесятилетний отец мог передвигаться лишь крошечными шажками и вскоре оказался намертво прикованным к постели. Полтора года спустя, 30 августа 2023 года, он скончался.
Лекарства, подгузники, пролежни, бессонные ночи и его предсмертные хрипы — все это оставило глубокую яму в моей душе. После него у меня осталась только 75-летняя мама.
Мама почти четыре десятилетия проработала англоязычным гидом по одной из самых излюбленных достопримечательностей столицы — Киево-Печерской лавре, монастыре с тысячелетней историей. В 1982 году, когда Киев отмечал свое 1500-летие, она попала на обложку польского журнала “Дружба” — такая молодая, лучезарная и энергичная. За свою карьеру она сопровождала тысячи людей со всех континентов и из всех слоев общества. Среди ее VIP-гостей были председатель Международного олимпийского комитета Хуан Антонио Самаранч и другие высокопоставленные лица, включая главу генерального штаба Пакистана. Она лично встречалась с первой леди Раисой Горбачевой, бывшим президентом США Биллом Клинтоном и президентом Литвы Далей Грибаускайте. Любила ли она свою работу? Спрашиваете тоже, да она была за ней замужем!
Но теперь она в ужасном состоянии: тревожное расстройство, депрессия, бессонница, психоз, недостаточный вес, запоры, социальная изоляция и когнитивные нарушения. Как и отец в последние годы жизни, она полностью от меня зависит.
Больше о моей маме позаботиться некому. Я — единственный ребенок. А теперь и она тоже — мой единственный ребенок. Общается она только со мной. Без меня она даже не выйдет на улицу. Не будет есть и пить, если я не уговорю. Откажется принимать лекарства, пока я не упрошу. Телефоном она не пользуется с 2018 года. Не может даже вызвать скорую. Она даже больше инвалид, чем отец в последние месяцы жизни.
Но в отличие от него у мамы нет формальных документов об инвалидности. И жизни таких незарегистрированных (или попросту неучтенных) людей с особыми потребностями, как моя мама, оказалась в опасности из-за нового закона об усиленной мобилизации.
Нет документов? Тогда опекуна не полагается! Отныне никаких уклонистов! Все, лазейка закрыта. Но если меня призовут, что делать оторванной от жизни семидесятилетней женщине в депрессии, как моя мама? Наложить на себя руки?
Новый закон действительно предоставляет бронь от призыва — сотрудникам полиции и прокуратуры, судьям, законодателям и высокопоставленным государственным чиновникам, а также некоторым журналистам, художникам и высококвалифицированным работникам. Возможно, опекунам тоже положены льготы. Но проще сказать, чем получить.
Чтобы получить освобождение от призыва, надо прорваться через негостеприимный бюрократический лабиринт и выдержать споры о степени инвалидности близкого человека. Для пожилых с когнитивными нарушениями, вроде моей мамы, полагается своя медицинская форма. Что же, удачи в ее получении — без нее никуда!
На каждом этапе действует презумпция уклонения от призыва. “Очень подозрительно”, — заявила районный психиатр, когда я явился к ней в кабинет в киевской психиатрической больнице № 1 и начал мучительную гонку за спасительной формой № 080-2/о, чтобы официально стать единственным опекуном собственной матери. Больница подчиняется мэру Киева Виталию Кличко, бывшей легенде бокса. А я ходил из кабинета в кабинет, волоча за собой бедную испуганную маму, чтобы получить этот неуловимый документ.
В конце концов, уполномоченный Верховной Рады по правам человека начал расследование по нашему делу на основании права на жизнь, но и оно зашло в тупик. Проблема в том, что больнице и ее подконтрольному мэру начальству сходит с рук неисполнение приказа Минздрава о применении формы № 080-2/о. Они выбирают лишь самые тяжелые заболевания, такие как болезни Альцгеймера и Паркинсона, игнорируя при этом такие нарушения, как социальная дисфункция.
В конце концов, кому какое дело? Времена сейчас тяжелые. Похоже, именно так считают разводящие руками бюрократы.
Прочитав на страницах Politico подробное интервью с Андреем Ермаком, влиятельным главой администрации президента Зеленского, я должен сказать следующее: господин Ермак, надеюсь, что с вашей мамой все в порядке. Желаю ей всего наилучшего. А моей нужна помощь. И пожилые, балансирующие на грани жизни и смерти, заслуживают лучшей участи, чем заложников жадного бюрократического чудища.
Так что пожелайте мне удачи, когда я перейду из опекунов в преступники или уклонисты.
Автор: Тарас Ревунец — политический обозреватель и активист из Киева. Ранее публиковался в газете Kyiv Post.